Дария собирает цветы.

Нежно-сиреневые шафраны, темно-фиолетовые ирисы, желтые, с распахнутыми лепестками, тюльпаны склоняют перед ней свои головки. Солнце греет тепло, мягко; пахнет прелой землей; ночью был проливной дождь — редкая благодать в наших краях.

Белое, легкое платье струится гладким шелком; из-под подола выглядывают изящные, в атласных шароварах, лодыжки. Упругая грудь чуть качается в такт движениям; Дария нагибается, чтобы подобрать упавший цветок, и крепкие, налитые бедра оказываются прямо перед моим взором; тело жжёт нестерпимым жаром.

Не нужно.

Я стискиваю зубы.

Дария — самая прекрасная и самая недоступная для меня женщина в нашем маленьком королевстве.

Я — Хазрат ад-Дин, главный телохранитель её высочества принцессы аль-Раби.

Я — тень; я всегда рядом, куда бы она ни пошла. Если Дарии взбредает в голову ехать в горы на прогулку, я скачу следом; если она желает посетить купальню — я обязан глядеть, как ее высочество, выгнув гибкий стан, резвится в прозрачной воде; если хочет собирать цветы — собственно, я здесь…

Нет, не подумайте: принцесса вовсе не прихотлива, и не капризна, как можно было бы того ожидать от сиятельной особы. Просто каждый день, каждый час и каждое мгновение её жизни угрожает опасность.

Меня поили с раннего детства ядовитыми настоями, чтобы мой желудок был в состоянии вынести яд, добавленный в её блюда; Дария никогда не ест прежде, чем я отведаю предназначенную ей пищу. Мое тело закаляли, точно сталь, в горниле схваток с лучшими бойцами страны; я способен вынести боль, жажду, голод и перетерпеть желание сходить по нужде — однажды мне пришлось не отходить ни на шаг от принцессы в течение суток.

Я рос подле Дарии, точно сорняк возле дивной заморской розы; мой отец служил еще её матери. Я видел, как чудесная малышка превращается в рассудительного подростка; но даже в возрасте, которому свойственна неловкость и несдержанность, каждый жест юного высочества был пронизан величавостью.

Спокойные, темно-карие глаза, точно примериваясь, задумчиво глядят на россыпь трав, на яркие пятна цветов. Прозрачное покрывало прячет от ласково-душного ветра черные кудри до самого пояса; черные не цвета воронова крыла, но цвета глубокой, бархатной ночи.

Тихий шелест травы заставляет меня резко обернуться: я мгновенно встаю так, чтобы закрыть собой Дарию. В ту же секунду слегка, но не до конца, расслабляюсь: к нам идет эрбер.

Эрбер молод и суетлив; за десять шагов от нас я машу ему, чтобы остановился. Охранник вздрагивает и замирает.

Разрешающе киваю: мол, говори, что нужно.

— Эйтч просит её высочество присоединиться к ним, — кричит он что есть сил. — Говорят, внезапное нападение. 
— Принцесса придет, как только сможет, — отвечаю я согласно этикету.

Никто, кроме личного телохранителя и членов эйтча не имеет права заговаривать с Дарией после того, как одна из служанок плюнула принцессе в лицо отравленной стрелкой. Стрелка порядочно засела в моей ладони: шрам от нее саднит и по сей день, перед дождливой погодой — я усматриваю в этом признак божьего дара; мало отыщется людей, способных предсказывать столь нужный этим землям дождь.

Сиреневый цветок летит на землю, смятый тонкими пальцами; лёгкая ножка наступает прямо на хрупкий стебель, втаптывая и ломая его.

Дария поднимает голову.

— Передай, что я иду.

Эрбер все понимает и без моих слов; но он злится, что я едва не прогнал его, и дразнит, ждёт ответа от меня.

Я сдержанно повторяю; не хватало ещё тратить силы на глупого новобранца.

*** 
Чёрные балахоны, низко надвинутые на глаза, выжидающе глядят на нас темными дырами.

Дария проходит быстрым шагом в середину комнаты, к столу, на котором расчерчена карта: желтые поля и зелёные островки пересечены тонкой голубой линией, большая часть которой находится в границах нашего королевства, и только два коротеньких хвостика-истока выходят за пределы. Крошечное синее пятнышко на самом краю карты; несколько горных, обрывистых цепей вразброс, точно наудачу.

— Мы рады, что вы поспешили, принцесса Тория, — склоняется один из членов эйтча. — Положение хуже некуда: русло реки перекрыли ещё с утра.Отряд эрберов побывал уже там, но без особого результата.

Услышав своё второе имя, Дария вздрагивает. Немного, совсем незаметно для посторонних глаз — но не для меня, знающего все привычки прекраснейшей женщины в мире наизусть.

На мгновение замерев, спрашивает уже твердым, решительным голосом: 
— Где именно?

Мягкая, пухлая рука показывает место, где наш извечный враг снова пошёл на приступ.

Узкий подбородок дрожит. 
— Отойдите, — велит она.

Весь эйтч поспешно удаляется на безопасное расстояние. Я тоже отодвигаюсь, но так, чтобы видеть каждую мелочь. Мой порыв на этот раз не имеет смысла: опасность, грозящая принцессе Дарии, Тории нипочем.

Карие глаза стремительно темнеют; волосы, и без того кудрявые, скручиваются в тугие локоны. По рукам пробегают крупные золотые искры.

Прекрасное тело вспыхивает алым огнём.

На моих глазах покрывается волдырями золотистая кожа; пузыри лопаются и красные ожоги чернеют, обугливаясь до кости. Над рвущимися во все стороны волосами, над головой крутится бешеная воронка смерча. Тория смотрит на неё, запрокинув голову, и мне кажется, что я слышу её крик.

Она простирает почерневшие руки к вихрю; он спускается все ниже и ниже, и принцесса скрывается с наших глаз за бушующей стеной из ветра и пыли.

Воет, стучит в комнате; забытые на краю стола листки бумаги срываются в последний путь. Рвет, полощет ураганом чёрные балахоны; я прячу глаза за широкой ладонью, всматриваясь в синюю бездну. Представляю, каково оно там, за границей: как мечется противник, запертый между ревущим пламенем и пыльной бурей, как тщетно взывает к своим богам, вопя о спасении; как падают от отчаяния на колени один за другим наши враги; как неумолим алый огонь.

А затем все заканчивается.

Я кидаюсь к лежащей на полу, разбросившей руки, Дарии: на её нежной коже ни единого следа от ожогов.

*** 
Никто не помнит, с чего началась эта война; но все знают, за что мы воюем сейчас.

Мы за каменной, высокой стеной; у нас есть река, утоляющая жажду и иные нужды.

Другие, по ту сторону, вынуждены питаться тем, что есть; скудные, редкие родники и мелкое озеро не в силах удовлетворить их растущее с каждым днём племя. Но зато их земли плодороднее, чем в нашем королевстве.

Мы за хрупкими плечами Дарии, точнее, Тории, способной во мгновение ока уничтожить сотни наших врагов, измысливших очередную пакость. Жаль, что эта способность требует времени на восстановление; иначе мы давно бы уже перебили всех этих ничтожных, надоедливых насекомых.

Они подсылают регулярно шпионов; подсыпают яд, подкупают юных эрберов; они следят за Дарией ежесекундно, ожидая, пока я отвернусь, чтобы нанести роковой удар. Старейшины отправляют простых людей на верную смерть; мы называем их куклами — марионетками в руках опытных кукловодов, идущими навстречу собственной гибели только потому, что так кто-то решил.

В моем народе не принято рисковать жизнью; никто из нас не будет умирать по чужому слову — только по личному желанию. Мы свободные люди,которых нельзя принудить — и тем острее ненависть к этим, выполняющим чужие приказы.

Дария родит девочку, и сила Тории перейдёт к ней; сын моего брата будет расти с наследницей и готовиться стать её защитником. Я буду охранять детей, как когда-то мой отец охранял маленькую Дарию и меня.

В тот самый день, когда на девочку возложат острую, зубчатую корону, кончится моя служба. Кончится на плахе, ибо я лучше всех буду знать, как подобраться к юной принцессе.

Дария уже на сносях; роды ожидаются через пару недель. В последние дни её высочество почти никуда не выходит, но сегодня будущей матери захотелось на луг: сплести венок, собрать молодых трав.

Я неотлучно рядом.

Тихо шелестит ветер, перебирая редкие колоски, обрывая слабые лепестки. Земля суха; уже дней пять нет дождя. Ноет шрам на ладони: будет непременно, не позже, чем завтра, прольётся, спасёт будущий урожай.

Движение за плечом.

Прыгаю с места.

Рывком бью по шее, роняя чужака на иссохшую почву; летит в сторону маленький, кривой нож. Прижимаю горло коленом к земле; одновременно кручу головой, пристально разглядывая окрестности. Подношу висящий на шее свисток к губам: через пару минут за напавшим явится десяток эрберов. Как знать, не соберется ли и кто-то из них нанести смертельный удар?..

Никому нельзя доверять, даже себе — а себе и подавно. Глаза могут не увидеть, а нос не почует опасность вовремя — и Дария умрёт, а вместе с ней умрёт и все наше королевство.

Я наконец поворачиваюсь к пленнику.

Русые, короткие, до плеч, волосы; выразительное, чётко очерченное лицо; тёмные глаза-вишни. 
Взгляд — но не затравленной, испуганной добычи, а смертельно уставшего человека.

Пленник оказывается пленницей.

*** 
Роды затянулись надолго. Белая, как мел, Дария то и дело вскрикивала от боли; краснела летним маком и вновь бледнела пасмурным небом.

Пока три опытные повитухи крутились вокруг принцессы, я внимательно разглядывал каждую деталь их одежды. Конечно, всех троих женщин тщательно обыскали, но кто знает?..

Наконец, свершилось; красный, точно ошпаренный, младенец явил на свет свое недовольное личико и угрожающе завопил.

Дария, откинувшись на подушки, лежала, прикрыв глаза; женщина заботливо вытирала со лба пот. Другая заканчивала пеленать малышку; третья приглашающим жестом указала на дверь.

В соседней комнате уже ждали; мать Дарии приняла внучку. Ближайшие несколько часов она в безопасности; к новорожденной никто не сможет прикоснуться, кроме родной крови; никто не сможет нанести ей вред.

Впервые за много лет Хазрат ад-Дин почувствовал себя лишним.

***

За долгие годы появилось немного времени для себя; но тело, никогда не знавшее отдыха, не желало предаваться лени, и мне пришло на ум навестить пленницу.

Она сидела в глубине клетки, уставившись перед собой, и ломала пальцами сухую соломинку. Волосы безжизненно падали на лицо, закрывая его от посторонних взглядов; я подошёл; “кукла” заметила меня, но даже не повернула голову.

— Завтра тебя казнят, — сообщаю пленнице. — Зачем тебе это понадобилось? Неужели нравится рисковать жизнью ради ваших старейшин?

Соломинка обрывается, и пальцы подхватывают следующую.

— Ведь ты молода и хороша собой, — продолжаю громче. — Могла бы жить и жить, если б не чужие приказы.

— Пошёл вон.

Ослышался?

— Что… 
— Пошёл вон, скотина, — она говорит, не разжимая губ. — Чего притащился? Нравится унижать других? Млеешь от чувства собственной власти? Цепной пёс, а все туда же — учишь других жизни.

Я смеюсь над её очевидной глупостью.

— Цепной пёс?.. По крайней мере, я пёс по своей воле, а не по чужой.

Девчонка прыгает к решетке так внезапно, что я вздрагиваю и отшатываюсь.

— Что ты знаешь о воле, жрущий с руки хозяина? Вы отобрали у нас земли и воду, отобрали жизнь, и гордитесь этим, вы, сидящие за каменной стеной, точно в вечном рабстве? Вы сжигаете наших детей сотнями, не желая уступать ни одной капли, пока мы умираем от жажды!

— У вас ведь есть озеро, — уверенно возражаю ей. — Кто мешает вам меньше плодиться, чтобы воды хватало на всех? У вас есть земли, черные, плодородные земли!

Горький смех вырывается из её губ.

— Озеро? Ты о той пересохшей ещё прошлым летом луже? Земли… Сухая глина, способная растить только сорняки.
Меньше рожать, говоришь; вы убиваете наших малышей, а мы должны меньше рожать?.. Чтобы вымереть полностью?

— Не держи меня за дурака, — говорю насмешливо. — Принцесса насылает огонь только на тех, кто сам нападает на нас! Не хочешь же ты сказать, что ваши старейшины отправляют в бой младенцев?

Она отворачивается от меня и забивается снова в свой угол. Вдруг замечаю на её груди холщовый мешочек: в такой обычно кладут свои дурные вещицы ведьмы… Я протягиваю руку и срываю эту дрянь с шеи пленницы. Надо будет сделать внушение эрберу, запиравшему девчонку: даже не удосужился обыскать толком…

— Отдай! — вопит она, и я с удовольствием замечаю в глазах страх. — Отдай, псина!

Конечно: ни одна ведьма по доброй воле не расстанется со своими штучками.

Развязываю мешочек и вытряхиваю содержимое. К моему удивлению, вместо косточек летучей мыши и змеиной шкурки на землю падает прядь тонких, русых волосенок.

Порыв ветра подхватывает и уносит её.

— Ну ты и скот…

Во взгляде нечеловеческая, животная боль. Она вдруг усмехается. 
— Не веришь мне. А ты проверь… принеси мне хоть одну вашу карту, и я покажу тебе.

Я вдруг замечаю, насколько хороши её глаза — темно-карие вишни.

*** 
Остается ровно час до того момента, как юная принцесса перейдёт под мою опеку.

Слова пленницы никак не идут из головы; я брожу по длинным залам дворца, размышляя о том, что даже перед лицом смерти некоторые предпочитают ложь правде. И почему-то встаёт перед глазами одна и та же картина: прядь русых волосиков, подхваченная порывом ветра.

Сам того не замечая, я оказываюсь в зале эйтча. Здесь пусто; изредка в открытое окно заглядывает сквозняк, чтобы побаловаться тяжелыми, длинными шторами.

Останавливаюсь возле стола, смотрю на желто-зеленую карту: больше желтую внутри стены, зеленую снаружи, конечно же. Самые прекрасные земли испокон венков принадлежали нашему врагу.

Интересно, и как эта девчонка собиралась меня убеждать?.. Она, кукла, пляшущая под дудку врага... 
“Глупости, да и только, — шепчу я себе. — Тебя хотели одурачить, как мальчишку, а ты и рад купиться”...

На краю стола лежит небрежно брошенный кем-то свиток. Я поднимаю его: непростительная вольность с чьей-то стороны, надо отнести кому-нибудь из эйтча. Обычно они не забывают своих вещей.

Это карта, поменьше, нарисованная тем же художником. Из любопытства разворачиваю: полюбоваться еще раз ровной, аккуратной рукой.

Что это?..

Она совсем другая: почти вся местность за стеной окрашена желтым, а внутри стены — десятки зеленых островков.

В том месте, где на столешнице каменная стена пересекает оба истока-хвостика, здесь она делает странный, выпуклый поворот, захватывая один хвостик полностью, и освобождая другой, чуть длиннее. Вокруг того, что свободен и находится не под нашей властью, далеко от стены россыпь красных значков: такими обычно обозначают людские поселения…

Я протираю глаза — на всякий случай; но ничего не меняется.

Если то, что нарисовано здесь, правда…

Это означает только одно: наш враг не мог перекрыть воду, бегущую в королевство. Точнее, мог, но лишь один исток; а значит, река никак не могла иссякнуть, как толковал нам об этом эйтч.

Вот место, которое уничтожила Тория в прошлый раз: оно краснеет от значков домов, краснеет от безвинно пролитой человеческой крови.

Легкая, невесомая прядка русых волос летит перед моими глазами на землю...

На плечо ложится мягкая, пухлая рука. 
— Хазрат? Как вовремя вы нашли эту карту… Старый экземпляр: и как я только умудрился потерять его…

Несколько мгновений мы смотрим друг на друга: точнее, смотрит он; мне видна лишь тьма, сгустившаяся под черным балахоном. 
— Вы, вероятно, устали, Хазрат… Идите: скоро вам нести службу рядом с маленькой принцессой.

Я выпускаю карту из рук.

*** 
Возвращаясь на оставленный пост, иду мимо покоев Дарии. На мгновение останавливаюсь; не удержавшись, заглядываю внутрь.

Она спит; спит, и во сне лицо принцессы очаровательно; даже роды не смогли навредить её красоте.

Миндалевидные глаза крепко закрыты; но как только они откроются, я знаю, я увижу там теплое, мягкое солнце…

Знала ли?

Кукла в руках эйтча. Марионетка в руках опытных кукловодов…

Тихонько прикрываю дверь.

Мне не нужно прикидываться: я просто сдержанно улыбаюсь. Осторожно беру тихо посапывающий сверток из белых рук, укрытый розовым, вытканным причудливым узором, одеяльцем.

— Берегите её, Хазрат, — щеки матери Дарии блестят от радостных слез.

Непременно. Непременно сберегу… 
Тихо удаляюсь.

*** 
Возле клетки никого нет; тем лучше. Эрберы всегда надеются на крепкие засовы, и надо признаться, они их редко подводят.

Ключ, взятый мной в пустой караульне — вот за это, пожалуй, стоило бы сделать внушение — легко проворачивается в замке. Пленница удивленно вскидывает глаза — две темные вишни…

— Как тебя зовут? 
— Анеста,— непонимающе бормочет она. 
— Ты мне поможешь, Анеста, — я протягиваю ей сверток. — Быстрее; очень скоро здесь будет вся стража дворца.

Она бережно берет малышку; глядит кругло — уже не от страха, больше от понятного потрясения… Во взгляде — нет, не мягкий солнечный свет — брызжущая искрами радость, жизнь, искренняя, настоящая жизнь.

— Мы вырастим девочку вне стен дворца... Никто из твоего народа не умрет от её рук — даю тебе слово. Слово Хазрата.

Темно-русые волосы, местами выгоревшие на солнце, отброшены назад резким движением свободной руки. Упрямые ямочки неуверенно раздвигают рот в улыбке.

На меня глядит — кукла?...

Нет — прекраснейшая женщина в этом мире.

Автор: Адам Мирах

Предыдущий  Следующий