Я умерла. Только что. В семьдесят восьмой раз.

Первые двадцать раз я, кажется, кричала... не помню. Почти ничего не помню, но кричать уже не могу, в ушах стоит грохот канонады, запах пороха обжигает горло. Пальцы перебирают четки, оставшиеся на нитке бусины липкие от крови и, кажется, пульсируют. Не могу думать ни о чем, не могу открыть глаза, почти не могу дышать - едкий, химический дым каждый вдох превращает в пытку.

Но ты рядом. Ты прижимаешь меня крепче и тащишь дальше, сквозь ободранный взрывами лес, шепчешь, что все будет хорошо, и просишь потерпеть, ведь нас найдут, нас обязательно вытащат, только нужно продержаться еще немножко...

И я верю. Я послушно собираю себя из осколков, складываю, краешек к краешку, трещинку к трещинке, я чувствую тепло твоих рук и заставляю себя дышать - потому что ты попросил.

Двадцать две бусины дрожат в пальцах в такт биению моего сердца.

Я помню, что скоро снова умру.

Но я всегда тебе верила.

Помнишь, с чего все началось?

Нам было по десять. Все ушли смотреть парад, а я осталась дома с простудой. Было до слез обидно, я сидела в своей комнате и ревела. И тогда ты не пошел с друзьями на площадь, остался со мной. Ты пообещал, что у нас будет своя армия и свой парад, и весь вечер рисовал в моем альбоме солдатиков в удивительных мундирах. Мы вырезали их выпрошенными у няни тяжелыми портновскими ножницами, расставляли по столу, и я впервые попробовала оживить неживое. Бумажная фигурка маршировала по скатерти, и ты говорил, что будущее – за техномагией и механоидами, и что ты, когда повзрослеешь, создашь самых сильных солдат, которые обязательно надерут задницу Семиголовому. Няне твои слова ужасно не понравились, она пожаловалась твоему отцу, и тебе влетело – и за ругательство, и за идеи.

Но я поверила.

Я всегда хотела учиться магии. Освоить заклинания стихий было не так уж сложно, но мне хотелось большего. Я листала старые семейные книги, донимала преподавателей вопросами, но строгая, выверенная академическая магия вызывала у меня скуку. Мне хотелось настоящего чуда.

Волшебства.

А ты мечтал стать изобретателем. В твоих карманах жили шестеренки и винтики, поля тетрадей и книг пестрели эскизами невиданных боевых машин, а с пальцев не сходили чернильные пятна. Книжный мальчишка, длинный и нескладный, в очках, с вечно взъерошенными рыжими волосами и горящими глазами. Над тобой смеялись товарищи, учителя снисходительно называли мечтателем, родители вздыхали – они-то старались воспитать дипломата, на худой конец – финансиста.

Они не понимали. Ты и сам не знал, сколько волшебства было в тебе, когда ты рассуждал о своей будущей армии и ее победах, какой огонь светился в твоих глазах. А я – знала. Я сидела рядом с тобой, затаив дыхание, и смотрела, как из-под твоего пера выходит новое чудо. И каждый день влюблялась заново в восторг творца, освещавший твое лицо неземным светом, и верила – в тебя и твои мечты.

Мечты имеют коварное свойство – они сбываются.

Ты все-таки создал его, воина-механоида, свой дипломный проект. Ты пришел ко мне и попросил о помощи – ведь нельзя же оживить механоида без мага. Мне хотелось пококетничать, и я спросила – а что, если я откажусь? Ты вздохнул и сказал: «Тогда я буду выглядеть идиотом».

Я попыталась себе это представить, ужаснулась – и, конечно, согласилась.

Согласилась – и почти сразу пожалела, когда ты показал мне свое творение. Жуткая, клыкастая тварь в шипастой металлической броне – не то медведь, не то гигантский пес, вставший на задние лапы, не то вообще дракон… Что будет, если оживить такого? И будет ли он слушаться? А если – нет?!

Ты увидел мой страх – и растерялся, даже обиделся. Сказал, что ничто из созданного тобой никогда не посмеет причинить мне вред. Но если я не верю в тебя, то уж проще разбить механоида, бросить Академию и уйти в армию, потому что без меня в тебя не поверит никто.

Я стиснула зубы – и заставила себя поверить.

Два месяца ушло на подготовку. Никто еще не пытался оживить такое, и мы сутками сидели в библиотеке, спорили до хрипоты и пробовали, пробовали, пробовали… Я срывалась, кричала, что я полная бездарность, и ничегошеньки у меня не выйдет, и лучше бы тебе найти взрослого, опытного мага… а ты обнимал меня и шептал, что я самая лучшая и талантливая, и если не выйдет у меня – значит, не выйдет ни у кого на свете. Ты верил в меня, кажется, почти так же, как я – в тебя, и уж точно больше, чем я могла бы поверить себе.

Но тебе я верила.

Помню, как дрожала моя рука, когда я положила ладонь на броню твоего чудовища и прошептала заклинание. Я уже не боялась его внешнего вида – лишь собственной глупости и очередной неудачи. Но глаза механоида засветились, он шевельнулся, увидел меня… Хрустальная бусина в моей ладони наливалась теплом и цветом, а твой воин опустился на одно колено и склонил голову, ожидая приказа.

Я впервые увидела, как ты плачешь. И снова влюбилась – в твой счастливый взгляд, в твою восторженную улыбку, в мокрые дорожки на щеках. Ты подхватил меня и закружил, назвал своей госпожой и повелительницей и предложил выйти за тебя замуж, вот прямо сейчас, сегодня, немедленно, и я тоже смеялась и плакала.

Мы поженились через месяц после защиты диплома.

Еще через неделю к тебе в мастерскую пришли два полковника и генерал. Спустя пару дней нас забрали в столицу.

Воины должны воевать, верно?

Правительству и впрямь нужны были наши механоиды. Тебе дали все – деньги, материалы, современную лабораторию, целую армию помощников, лучших магов. Увы, ни одному из них не удалось повторить то, что сделала я, но они старались, учились и пробовали снова.

В первом отряде было десять воинов. Их обучали лучшие инструкторы королевства, они удивительно быстро научились бегать, драться, стрелять…

Убивать.

Я, наверное, была ужасно глупая. Играла в куклы, настоящие и живые, и чувствовала себя счастливой, когда огромные жуткие создания опускались передо мной на колени и звали госпожой. Мне стоило бы подумать о том, что оружие создают не для красоты, что нашим солдатам однажды придется выйти на поле боя, но…

Мне говорили потом, что те люди были обречены, их приговорили к казни, и какая разница, умерли бы они на гильотине или от рук наших механоидов? Не знаю. Может быть, никакой. Но я неделю не могла встать с кровати, а во сне видела, как жуткие металлические руки рвут живую плоть, и просыпалась с криком.

Ты дежурил у моей постели, кормил с ложечки и уверял, что подобные эксперименты не повторятся, что теперь – только тренажеры – или уж настоящий бой, с настоящими врагами.

Я верила. Я всегда тебе верила.

За полтора года мы сделали и обучили сотню механоидов. Вовремя – новая армия Семиголового как раз подошла к западной границе, туда спешно стягивали войска. Я смотрела, как наши солдаты один за одним поднимаются в вагоны, и сама не знала, что чувствую. Радость от исполнения мечты? Страх перед войной? Опасения – смогут ли наши воины справиться с заданием? Наверное, все вместе.

Я все еще была глупой. Я забыла, что на войне убивают не только врагов.

Первый бой. Сотня воинов, выстроившихся в правильный квадрат. Сотня бусин в моих руках, темных, алых, на прочной бечевке – они сталкивались с сухим, звонким стуком, шуршали друг о друга и грели мои пальцы уютным теплом. Восходящее солнце блестело на металлических пластинах и шипах, иней серебрил сухую траву. И где-то там, за лесом, были враги, отродья семиглавой крысы – легкая конница в вороненых доспехах, неповоротливые паровые танки, знамена со звездами и коронами…

Конечно, меня не пустили смотреть на сражение. Но я видела, как ликовали люди, как сдержанно улыбались генералы, как светилось восторгом победы твое лицо. Враг бежал, мы праздновали, морозный воздух пах глинтвейном и звенел смехом, и я почти поверила, что армия Семиголового повернет назад. И не я одна. Нам всем так хотелось в это верить…

А ночью они вернулись. И на нас обрушилось… Нечто.

У нас не было защиты от нападения с воздуха. Пушки лупили по лагерю почти в упор – вспышки света, грохот, рев двигателей, дикие, леденящие кровь крики умирающих людей… Мне было страшно, до дрожи, до жуткого ступора, но ты схватил меня за руку и велел бежать. И я бежала, не думая, не разбираясь, спотыкаясь и едва не падая, и единственным ориентиром в мире была твоя рука.

Я все еще верила тебе.

Когда одна бусина вдруг лопнула и обожгла руки горячими каплями, я остановилась, не сразу осознав, что произошло.

А потом пришла боль.

Сколько себя я отдала твоим солдатам? Сколько своей силы, своей крови, своей жизни?

Я кричала и рвалась назад, туда, где под вражеским огнем погибали наши воины, словно они и впрямь были нашими детьми. Второй, третий, пятый – ты перестал меня уговаривать, сгреб в охапку и потащил, а меня рвало от боли кровью и бусин становилось все меньше. Я теряла сознание, приходила в себя снова, но каждую оборванную жизнь я чувствовала, словно это меня рвали на куски вражеские снаряды.

Девятый… двенадцатый… восемнадцатый… двадцать третий… сорок шестой… семьдесят пятый… восьмидесятый…

Ты уже едва держишься на ногах, я отмечаю это, словно сторонний наблюдатель. Взрывов больше не слышно, наверное, в лагере не осталось живых – но мне плевать на людей. Двадцать бусин, десять, пять… три оставшиеся вздрагивают в ладонях, я прижимаю их к груди и пытаюсь шептать что-то успокоительное. Где они? Что с ними? Увижу ли я их когда-нибудь?

Я беззвучно плачу, горячие слезы скатываются по щекам, и ты тут же принимаешься меня утешать, говорить, что нужно держаться, что у тебя есть маяк и нас найдут, но нужно подождать, пока враги уберутся из леса…

Я не хочу, чтобы меня нашли. Я хочу встать и идти обратно, собирать обломки брони и части тел, искать тех, кто выжил… Но ты, конечно, меня не пустишь, да я и сама не встану. Слишком больно, слишком тяжело…

Ты находишь пещерку на склоне оврага, под корнями дерева, мы забиваемся в нее, словно мыши в нору. Я утыкаюсь лбом в твое плечо и, зажмурившись, шепчу, зову, сама не зная, на что надеюсь.

Последний из выживших нашел нас незадолго до заката. Приполз, израненный, к моим ногам, и я рыдала и гладила уродливую клыкастую морду, пока в его глазах не погас свет. Когда бусина лопнула, тяжелое металлическое тело сотрясла судорога – а потом он рассыпался в прах, в легкую серую пыль.

Было ли ему больно? Не знаю.
Мне – было.

Ты снова обнимаешь меня, прижимаешь к себе и говоришь: главное – что мы живы, а механоидов мы построим новых, еще лучше, еще сильнее, – и я впервые в жизни не хочу, не могу тебе верить....

Они мертвы, и я сама мертва наполовину или даже больше. Я больше не чувствую магии, я и тела-то почти не чувствую – только боль, только страх. А ты говоришь, что все будет хорошо, и мне хочется кричать, хочется ударить тебя, и я поднимаю голову…

А у тебя очки разбиты, и все лицо перемазано кровью вперемешку с грязью, и синяк на скуле, а волосы… Вчера еще не было этих седых прядей, милый мой, сколько себя ты отдал этой мечте, этой войне?!

Ты ловишь мой взгляд – и улыбаешься.
Я не могу не верить твоей улыбке.
Я не могу, физически не могу тебя не любить.
Я закрываю глаза и прижимаюсь щекой к твоему плечу.
Все будет хорошо.
Я верю.

Городские сказки | Мария Камардина

Иллюстрация Резная Свирель

Предыдущий  Следующий