Жанна Мурниекс: "Каждое утро он говорил мне: "Главное, что мы вместе..."
Ей было 19, ему 56. Она была девочкой из хорошей семьи, бегала на курсы в Академию художеств, демонстрировала модели, увлекалась поэзией и живописью, обожала кино и театр. У неё не было ничего, кроме молодости и красоты .
У него был талант от Бога, признание, звания, награды, руководящая должность, высокое положение в обществе, семья и двое взрослых детей.
Их встреча была как разряд молнии. Он оставил семье дом и квартиру. Остался без прописки, денег и жилья. Её абсолютно не интересовали его доходы. Она дышать не могла без него и его картин. Они прожили 33 года, не расставаясь. Каждое утро он говорил ей: "Главное, что мы вместе".
"Я тебя люблю. Дай мне поесть"

Наверное, к этой встрече я готовилась всю жизнь. Лет с пяти часами разглядывала репродукции. Читала книги и смотрела фильмы о художниках. Любила рисовать. После школы поступила на курсы в Латвийскую академию художеств. Занималась в студии Германиса. Параллельно работала колористом в компании художников-модельеров, демонстрировала модели.
Однажды Германис сказал: «Ты создана, чтобы позировать». Он привел меня в студию известного художника Мурниекса, где нужны были модели. Там я впервые увидела Лаймдота, который вообще-то был старше моего папы. Студией руководил именно он. Тогда я не говорила по-латышски. Лаймдот что-то говорил, а я ничего не понимала. Он удивился: «Ka? Па висам? Ес теви милу, дод ман эст». С этих фраз – «Я тебя люблю. Дай мне поесть» - начался мой латышский язык.
«Вы знаете, мы пишем обнаженную натуру», - объяснил он. Я подумала и решила попробовать. Ну а что такого? Все-таки я воспитана на хорошей зарубежной литературе...

«Не буду позировать обнаженной...»
Что я пережила в этот вечер, не описать словами. Когда на тебя смотрят сорок пар глаз, испытываешь чувство неловкости и стыда, а в голове лишь одна мысль: поскорее унести ноги .
Длился сеанс часа четыре. Потом я быстро оделась и пошла к выходу. Но между мной и дверью вдруг возник Лаймдот: «Куда вы? Вы приняты. Союз художников будет вам платить». Я ответила: «Нет, я не буду позировать обнаженной». Тогда он спросил: «А портрет? Можно написать ваш портрет?»
Я молчала так неприлично долго, как будто знала, что от моего «да» или «нет» зависит судьба. «Ну хорошо, портрет можно». – «Тогда я вас жду завтра». – «Завтра я работаю». – «Тогда я вас жду после работы». И я пришла.
Это была студия живописи Союза художников на Элизабетес, 57. Лаймдот ее основал и руководил ею 40 лет. Я вышла из антикварного лифта, увидела распахнутую дверь. В зале горел камин. Звучала музыка Баха. Разносился аромат кофе...

А он увидел, что из моей маленькой сумочки торчит книга. Спросил: «Что вы читаете?» Я показала. Это была Франсуаза Саган «Немного солнца в холодной воде». Он сказал: «Момент». Вышел и принес точно такую же книгу на латышском языке. Мы с ним одновременно читали одно и то же.
Потом мы сидели у камина, пили кофе, говорили о Саган. И он сказал мне: «Я буду вашим лучшим другом». И действительно стал. На 33 года.
Я приходила в студию Мурниекса каждый день. Он писал мой портрет. Не заканчивая один, начинал второй. Потом начинал третий...
Не сразу я поняла, что это была продуманная многоходовая операция, чтобы меня задержать.

История одного портрета

Это было утро накануне нашего знакомства. Помню, я проснулась, подошла к окну. Светило солнце... И вдруг почему-то подумала: это солнце светит не для меня...
И почти сразу после этого я познакомилась с Лаймдотом, у которого в каждой картине – солнце. Он потом часто пояснял: «Солнце символизирует мою жену Жанну». Но для меня солнцем был он сам. Через всю нашу жизнь прошла эта фраза – «немного солнца в холодной воде». Это не только название книги Саган. Это строчка из Элюара: «И я вижу тебя, и теряю тебя, и скорблю. И скорбь моя напоминает немного солнца в холодной воде».
Лаймдот - символист. Деревья на его картинах – это люди. Солнце – это жизнь, любовь.

Встреча наша случилась в 1978 году. Он только что прилетел из Токио, где была его персональная выставка в галерее «Гекоссо». Японцы представляли двух «русских художников» – Шагала и Мурниекса. Выставку открывал посол Советского Союза Полянский. Были приглашены крупные коллекционеры. Почти все картины были раскуплены. Цены на искусство в Японии просто сумасшедшие. А художники – небожители.
Когда я увидела каталог этой выставки, то онемела. На обложке была картина Мурниекса. И это была я. Я не могла поверить глазам и не понимала, как это объяснить. Все, кто видел этот японский каталог, говорили: «О, это же вы!»
Лаймдот не хотел продавать этот портрет. Он считал его своей большой творческой удачей. Но его купили прямо на открытии выставки.
Вернувшись в Ригу, через три дня он встретил меня. Сам он это объяснил так: «Я не хотел с этим портретом расставаться, но, отдав его, я заплатил Вселенной за встречу с Жанной».

Замуж за первого встречного
Лаймдот удивлял меня каждый день. Он звал меня «Жанночка-Жанночка» (вот так, дважды повторяя имя) и был очень нежен. У него были потрясающие голубые глаза. Они всегда смеялись.
Ему нравилось во мне все. И для меня стало откровением, что я красивая. В детстве у меня было достаточно жесткое воспитание. А с Лаймдотом выросли крылья. Он дал мне свою палитру, краски: «Жанночка-Жанночка, ты должна писать, у тебя хорошо получается».
Я долгое время недоумевала, почему он выбрал меня, чего ему не хватает. У него было всё в этой жизни – признание, награды, деньги. Все, кроме любви. И вот, когда пришла любовь, он легко все оставил. Ради меня.

Пять лет я была с Лаймдотом на «вы». Но как же часто мне хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать шипение за спиной: «Разбила семью! Соблазнила известного художника! Ей нужны только его деньги!»
Он дарил мне духи и дорогие украшения, а я отказывалась брать. Говорила: «Если вы хотите сделать мне подарок, пусть это будет ваша картина». Как же я ненавидела сплетников. Я любила его, но замуж не собиралась. Хотела учиться, стать художником- модельером, как Коко Шанель, с которой мы родились в один день - 19 августа.
Но злые языки сделали своё дело. В какой-то момент отчаяния я решила, что выйду замуж за первого встречного, чтобы уравнять статус и закрыть рты родственникам и «доброжелателям" . По-русски это называется "Повеситься на воротах у барина". Отправилась на карнавал в Академию художеств, выбрала самого красивого студента, высокого блондина с голубыми глазами, и танцевала с ним всю ночь.
Смутно помню, как наутро оказалась в номере гостиницы Riga. Блондин стоял спиной к окну, неотразимый, как статуя Давида. Он спросил: "Ты станешь моей женой?" – «Да», - ответила я.

Замужество мое продолжалось полдня и одну ночь. Я быстро поняла, что так не могу, и приняла решение – бросить все. Улетела в Москву, поступила в Художественную школу. А потом сильно заболела. Три недели я валялась с температурой сорок, одна, в квартире на Патриарших прудах. Беспрестанно звонивший телефон сводил с ума. Наконец я взяла трубку. Это был он - единственный, кого я любила в этой жизни. Лаймдот. «Жанночка, я в аэропорту. Говори адрес. Я еду».
Когда раздался звонок в дверь, я открыла... и мы оба не узнали друг друга. Передо мной стоял вылитый Жан Габен. Он выглядел безупречно, как с обложки журнала Elegance . Ну а перед ним стояла девушка с длинными волосами, от которой остались только глаза, губы, кожа и кости. Болезнь, голод и высокая температура практически меня сожгли. За 21 день я потеряла 19 килограммов... Он не отходил от меня ни на шаг, сидел рядом, кормил с ложечки, водил на прогулку. Все прощал, любил и спасал.

«А я, дурак, потерял десять лет»
Через десять лет мы поженились. Помню, по телевизору показывали интервью с Ростроповичем, где на вопрос «Правда, что вы сделали предложение на третий день знакомства?» он ответил: «Да, я потерял два дня».

И вдруг Лаймдот сказал: «А я, дурак, потерял десять лет».

Мы жили в его мастерской, на чердаке пятиэтажного дома. Его жена жила в квартире напротив. Он оставил семье квартиру, трехэтажный дом в Лиелварде, деньги, картины. И хотел только, чтобы ему дали дышать, любить и писать. Лаймдот научил меня другим ценностям.
Он не скрывал наших отношений, не прятался. Мы везде ходили, взявшись за руки. Он был заслуженным деятелем культуры Латвии. А также Польши. Имел ордена и награды. Его жена писала жалобы в МИД и в Общество дружбы. В Союзе художников, где он был сопредседателем правления, его разбирали на собрании. Я об этом узнала только через 20 лет.
Лаймдот учил меня правильно относиться к происходящему. Я максималистка. У меня всегда - черное или белое. Да или нет. Спрашивала у него: как мне поступить? А он улыбался: «Можно так и так. Какая разница? Главное, что мы вместе. Будем пить кофе с пирожным».

«Зачем тебе этот старик»
Тогда в Москве он спас меня. А через 20 лет его спасла я. Ему было 84 года, когда случился тяжелый приступ. Он заболел первый раз в жизни. Нужна была срочная операция. Добрый доктор сказал: день-два, и мы потеряем вашего мужа. Я возмутилась: «Он что, пуговица? Делайте что-нибудь».
Но он отказывался от операции. Врачи боялись, что не выдержит сердце.
Тогда я сказала Лаймдоту: «Понимаю, что ты прожил потрясающую жизнь, но сделай это ради меня». И он согласился. Я подписала все бумаги и взяла ответственность на себя. Конечно, мне было страшно.
Четыре часа шла операция, а я сидела под дверью. Когда он открыл глаза, сразу увидел меня. Но он не мог шевелиться. Только шептал: «Жанночка- Жанночка».
Лаймдот лежал в отдельной палате. Я уезжала от него только, чтобы покормить кота и приготовить еду. Умоляла всех: делайте что-нибудь. Где физиотерапевты? Мне сказали: в этом возрасте не полагается.

Однажды ночью меня вызвал дежурный врач. И сказал открытым текстом: «Ты понимаешь, что он никогда не будет ходить? Он никогда для тебя не напишет ни одну картину. Его надо или в дурку, или в дом престарелых. Зачем тебе этот старик?»
По гороскопу я Львица. Вовсе не кровожадная. Но в этот момент мысленно разорвала его на куски. Я ответила: «Желаю вам, чтобы в ваши 84 года рядом был хотя бы один человек, который не сдаст вас ни в дом для престарелых, ни в дурку, как вы выражаетесь . Кто будет вас любить, уважать и обожать. Но для этого вам надо стать Лаймдотом Мурниексом!" И забрала мужа домой.

Голова нужна не для шляпы с перьями...

Мне привезли неподвижное тело, положили на диван. И уехали. А я осталась с ним одна, совершенно не понимая, что делать и как его лечить. Позвонила семейному врачу. Но она отказалась приехать, сказав: «У вас же там нежилое помещение, чердак без адреса. Куда я поеду?»
Позже я поняла, в чем дело. Первая жена Лаймдота была медиком. По странному стечению обстоятельств он попал в то отделение, где она долго проработала, только этажом выше. В итоге в палату Лаймдота постоянно приходили медики - посмотреть на меня.

Лаймдот всю жизнь мне повторял: «Надо учиться, надо работать, надо действовать. Это залог успеха». Я пропускала эти слова мимо ушей. Но в ту ночь, после операции, когда я металась по комнате с мыслями «Что делать? Что делать?», вдруг вспомнила эту фразу: надо учиться, надо работать, надо действовать. И я сказала себе: думай, Жанночка, думай. Голова тебе не для шляпы с перьями.
Лекарства, которые ему назначили, стоили 650 и 700 латов. Я позвонила знакомым владельцам компаний. Кто-то из них купил картины. Так появились деньги на лекарства.
А дальше я просто день за днем делала одно и то же. Кормила с ложечки. Каждый день наполняла ванную, выливала туда несколько флаконов хвойного экстракта, соль Мертвого моря. И он лежал в ванной от завтрака до обеда. А я пела ему и читала стихи. Делала свежие соки. Потом я поднимала его из ванной. Как мне это удавалось, не знаю. В спине все время что-то щелкало.
Я придумала специальный стул на колесиках, отломала спинку, заказала специальные ручки. И сажала его на этот стул. Потому что инвалидные кресла были тяжелые и неповоротливые. Если бы он сел в кресло, уже не встал бы.

Сначала он только шептал мое имя. Через месяц он начал садиться. Потом он стал держать сам ложку. И вот так, шаг за шагом, мы двигались вперед. Без врачей.
И еще. Когда мне сказали, что муж никогда ходить не будет, я пошла в обувной магазин и купила две пары шикарных туфель. Принесла, поставила на стол и строго сказала: будешь ходить и носить это. Покупала ему брендовую одежду. Одевала его дома так, будто он прямо сейчас поедет на прием в посольство.
Если бы меня спросили, я сказала бы: не верьте никому. Верьте в себя. Нет ничего непреодолимого.

«Жизнь прекрасна»
А потом он встал на ноги. Случилось это так. Я купила телевизор. И ждала мастера, который должен его настроить. Оставалось время, и я выбежала из дома оплатить счета. А мастер приехал раньше. Он долго стучал и звонил в дверь. И когда я наконец прибежала и мы вошли, я с ужасом увидела, что Лаймдота на диване нет. Я чуть с ума не сошла. Начала бегать по мастерской, искать его. Сразу даже не заметила, что он сидит на стульчике в коридоре. Я тогда смеялась и плакала одновременно. Мастер решил, что мы оба сошли с ума. А Лаймдот сказал: «Понимаешь, было столько звонков и грохота, я подумал, что тебе надо открыть дверь. И встал». Его подняла мысль, что мне нужна помощь.

Через несколько месяцев он уже смог выйти из дома. 8 марта мы вместе поехали в галерею на открытие его выставки «Шерше ля фам»
И знаете, что я скажу... Все 33 года я прожила с ним очень радостно. Но эти последние пять лет, после болезни, были самыми радостными.
Лаймдот умел создавать сказку. Мы садились утром завтракать и он говорил: «Давай зажжем свечи». И мы зажигали. Я заводила старинную шарманку немецкой фирмы. Ставила пластинку «Вальс художника», и мы завтракали при свечах, под Штрауса.
Он часто повторял: «Жизнь прекрасна. Жить – это удача». А меня называл: «моя француженка». Я шутила: француженка может из ничего приготовить шляпку, салатик и скандальчик. А я с тобой ни разу не поссорилась...

«Я скучаю без тебя...»

Я всю жизнь курила. Мне это нравилось. Предпочитала тонкие сигареты Vogue с ментолом. Всегда две подряд. Лаймдот не курил никогда.
Однажды он спросил: «Жанночка! Ты куда?» — «В ванную, Лаймдот. Я покурю?» — «Кури здесь. Я скучаю без тебя». — «Лаймдот, милый, сигарета курится три минуты». – «Я СКУЧАЮ БЕЗ ТЕБЯ, КОГДА ТЫ В ВАННОЙ!»
В горле застрял комок, пальцы сжали пачку сигарет, и я услышала собственный голос: «Я больше не курю. Баста».

Сейчас его нет, и мне не с кем посоветоваться. Но странное чувство: когда я его похоронила, я как будто получила ответы на все вопросы, какое-то тайное знание. Когда я подхожу к большим мансардным окнам в мастерской, смотрю на небо и что-то загадываю, оно непременно сбывается. Но прошу я редко. Чаще благодарю.

«А я больше...»

После операции он прожил пять лет. В мае 2011 года мы отметили его 89. А ушел он 2 июня 2011 года. За 11 лет до своего столетия. На 11-й день после своего дня рождения. На часах застыли цифры – 11.11.

Как я не умерла вместе с ним, не понимаю. Семь лет я просыпалась и думала: что я здесь делаю? Зачем я проснулась? Вставала, выпивала чашку кофе и ехала к нему на кладбище.
Все оборвалось, а я осталась с ощущением, как будто не успела ему сказать, как сильно я его люблю.
Но на самом деле успела. Все эти годы мы каждый день признавались друг другу в любви. Спрашивала его: «Я сегодня говорила, как сильно тебя люблю?». Он отвечал мне: «А я больше».
Я говорила: «Насколько больше?». А он распахивал руки, как будто весь мир хотел обнять: «Вот настолько».

В эти трагические 11 часов 11 минут я держала его за руку, а другой рукой тампоном ему губы смачивала. И сказала: «Ты знаешь, как сильно я тебя люблю?». А он ответил одними губами: «Я больше...»

И стало так тихо и темно... Словно зашло солнце. ( Журнал " ЛИЛИТ".)

Источник

ПредыдущийСледующий