За спиной у шамана остался злой город Туруханск с каменными чумами-клетками, шумными кабаками и недобрыми, жадными людьми. За спиной остался нойон Иван – искать ему другого проводника для северного похода. И дурак зверолов, что польстился на морок, принял собачий мех за тигровую шкуру. Ужо очнется, кричать будет, солдат кликнет, а то и погоню вышлет: обманул, мол, дикий тунгус, ценную добычу украл. Ищи-свищи, а ну под шумок и остальные узники разбегутся из клеток!

Трудно дышит на нартах белая росомаха, темной мутью подергиваются глаза, кровью сочатся раны. Нет для вольного зверя ничего хуже плена, нет ничего больнее насмешек, ядовитее глупости человеческой. Чудо, что живой достать получилось. Ничего, родная, доберемся до нашей тайги – отлежишься в чуме и вернешься к себе в берлогу! Ловко машет Заяц хореем, направляет пару оленей, насвистывает немудрящую песенку. Как же соскучился по родному краю, до чего ж утомило чужаком в чужой земле жить. До чего ж радостно чистый снег лицом ловить, слушать, как полозья скрипят, олешки хэкают, ветер шумит… Да что ж он так расшумелся?

Глянул шаман на небо и увидел: тучи свет застят. Мало-мало пурга идет, братца мороза с собой ведет, обещает: погуляем сейчас по лесу, потешимся вволю. Застынут ручьи и проруби, растрескаются стволы деревьев, навсегда уснут в дуплах глупые белки, не откроют глаза шумные мышки в норах. Горе людям, что домой не успели добраться, беда зверям, не отыскавшим убежище. Ни крупинки тепла не останется, если братец с сестрицей пустились в пляс.

Что делать? Спасаться надо. Чай, Заяц не первый день на свете живет, не первый год по земле ходит. Свернул с накатанной дороги, остановил нарты подле ближайшей корявой лиственницы, начал ветки к земле гнуть. Олешек распряг, чтобы сбрую на обвязку пустить, – так опять беда приключилась. Почуяли, глупые, росомаший запах да как дали стрекача прямо в снежную замять, выкликай их теперь. Ништо! Отсидимся – позову их, али я не шаман?

А вокруг все темней делается, все свирепее задувает голодный ветер. На скорую руку наломал Заяц лапника, бросил в шалаш, залепил кое-как снегом стены, затащил внутрь неподвижную росомаху и вход ветвями загородил. Затеплил жирник – и светло, и согреться можно, и водицы накипятить в жестяной кружке. Вокруг ветер гудит-ревет, внутри ни сквознячка. Только росомаха тяжело дышит.

Поглядел на зверя шаман, потрогал холодные лапы, сухой нос, почуял, как дрожь бьет отощалое тело – худо выходит. Тает огонек жизни, вот-вот пеплом подернется. Шалишь! Не для того я тебя, росомаха, от дурного человека спасал, не для того бежал от сытого бытья, чтобы схоронить тебя в безвестном краю, в колючем снегу. Еще поскачешь у меня по сугробам, погонишься за жирным подсвинком, покатаешься по ледяному склону вниз до реки.

Лег шаман рядышком с росомахой, обнял, погладил слипшуюся белую шерсть. Сердце в сердце биться должно, дыханье в дыхание литься – так своей живой кровью, горячей силой можно чужую душу удержать в теле. Потерпи немного, росомаха, затянутся твои раны, уймется боль. Весна придет в тайгу и в тундру заглянет, обсыплет землю цветами, закричат лебеди над озерами. Радость в ручьях заплещется… Ты живи!

Будь Заяц здоров и крепок, будь полон прежних сил – может, и удержал бы две души на одной жиле. Да только и у шамана время-то на исходе, песок в ручей высыпался, иней на бороде осел. Все слабее бьется могучее сердце зверя, все реже дыхание подымает широкую грудь. Из последней могуты держит росомаху шаман, холодом пальцы вяжет, мороз к губам подбирается, жирник давно погас. Сон глаза сводит, разум молоком заливает. Вот уже не росомаха рядом с шаманом, а девушка молодая с жизнью прощается, разметала по мерзлым ветвям богатые косы. Та самая Мэнгунари-Златовласка, за которой шаман в каменный город подался. Хотел Заяц слово молвить – а губы-то уже не шевелятся, хотел к волосам прикоснуться – руки не подымаются. Улыбнулся шаман: встретились все-таки, радость моя. И глаза закрыл – спасибо, жизнь, что жил долго, спасибо, что ухожу легко…

Понесли шамана теплые волны сладкого молока к неведомым берегам, подхватили старое тело, омыли, огладили. Нет ни страха, ни горести, ни тоски, ни сожаления – честно шел по земле, совесть ко дну не тянет. Нет ни радости, ни веселья, ни слов, ни мыслей. Только мерное колыхание и темнота вокруг.

Вереском пахнет, сладким вереском в жаркий день. И багульником, кисловатым и тяжким, надышишься – голова разболится, дурные сны придут ночью. И прострелом – нежной горечью ранней весны, девичьими слезами. Кап на лицо соленым! Кап! Кап!

Открыл глаза шаман и увидел: лежит он на теплом мху посреди тундры. Над головой небо синее, ясное, словно середина лета настала. Вокруг цветов видимо-невидимо. Бабочки порхают, птахи мелкие гомонят наперебой, олени пасутся поодаль – сытые, гладкие.

Сам он, Заяц, жив-живехонек, здоров и крепок, полон упругой силы. Вроде он – а вроде бы и не он, словно в новый сосуд кислое молоко залили. То ли ростом повыше стал, то ли глаза зорче. То ли ни зернышка страха в душе не осталось: если уже умер, чего бояться?

А в глаза ему смотрит та девушка, которую он искал всю жизнь. Черные глаза росомахи, россыпь нежных волос цвета утреннего костра, звонкий смех, теплые руки, раскрытые навстречу любимому. Обнял шаман возлюбленную, остановилось для них время. Стали двое единым духом, чуяли за двоих, слышали за двоих, дышали одним дыханием. Пели для них степные птахи, стелились под ноги мягкие мхи, улыбалось нежаркое солнце – и двигалось вниз, к горизонту.

– Мэнгунари, моя Мэнгунари! Никогда больше не потеряю тебя, никогда не оставлю, – поклялся шаман, склоняясь над лицом девушки.

– Оставишь, любовь моя, – улыбнулась беззаботная Мэнгунари. – Солнце взойти не успеет, как мы расстанемся, покинем беспечальную страну Ярви.

– Почему? Чем я тебя обидел, что не так сделал? – опечалился шаман.

– Прокляты мы. От начала времен и до скончания дней прокляты. Слушай, любовь моя, почему нам не знать счастья.

Давным-давно люди селились в верхнем мире, вместе с добрыми духами и звериными душами. Как слепил их хозяин земли Сэвеки из белой глины попарно, как вдохнул в них горячее дыхание, так и зажили хорошо. Никто не болел, не старел, не замерзал в тундре, огненной водою не упивался. Жили по двое, как сейчас мужья с женами, не менялись, не делились, вторых жен не приваживали. Песни любимым пели, былички сказывали, волосы чесали кедровыми гребешками да маслом смазывали. Наглядеться не могли друг на друга, наслушаться не успевали и с соседями подобру говорили – с чего злиться, когда у всех радость?

Зарежет муж оленя к вечеру или вытащит нерпу из проруби, мясо съедят, жена косточки сложит, глядь – поутру живой олешка в тундру скачет, живая нерпа хвостом к морю шлепает. Срубит жена березку для чума, приберет веточки поодаль, муж на них плюнет – глядь, новая береза растет. Добудет муж пестрых камушков из реки, чтобы жене красивые бусы сработать, – поутру новые камушки под солнцем играют. Накопает жена цветной глины разрисовать торбаса – не убавляется глины в яме. Пойдет за брусникой да морошкой, принесет в туеске сладких ягод – поутру свежие зреют на кочках. Всего хватало.

Что ни день – в каждом стойбище пляски да песни, забавы да игры. Силами люди мерились, рукодельем похвалялись, разум на разум пускали, красоту красотой освещали. Делились, менялись, без жадности, без обмана. Знатными мастерами стали, добрыми охотниками, удачливыми рыболовами.

Одного не хватало людям – детей у них не рождалось. Ни единого младенчика в чумах не ползало, никто шкуры не пачкал, матерей по ночам не будил, отцов за волосы не дергал. Не для кого было игрушки из дерева резать, короба-люльки плести, ножи да иглы из небесного железа ковать. Ветер собирал колыбельные, палой листвой заносило ничейные сказки. Исподволь просочилась печаль в счастливый мир, потускнели глаза у женщин, улыбки весенним снегом истаяли. То одна, то другая задумается – стоит у околицы, чурочку нянчит, а то песца подманит и возится с ним, как с ребенком. Глядя на жен, и мужья погрустнели, руки опустили. Для себя одного и мясо добыть не в радость, и колечко из мягкого золота смастерить невмочь.

Жил среди мужчин Тамнар, легконогий танцор: как пройдет по болоту – ни кочка не колыхнется, ни мох не промнется. Больше всего на свете любил он свою жену, неказистую Онердон-вышивальщицу. Вроде и мала, и суха, разве что волосы золотом вьются. Но как глянешь на тысячу узоров, что рождаются под ее проворной иголкой, сразу поймешь – чудо таится в душе у женщины.

Тосковала Онердон без детей, глаза исплакала. Тамнар, на нее глядючи, извелся, с лица спал. Думал-думал, чем помочь горю, – не надумал. Шаманов тогда еще не появилось у людей, пришлось к мудрым зверям за советом идти. Отправился Тамнар в лес, позвал: «Сатымар! Сатымар!» И вышел к нему Большой Медведь.

– Беда у меня, Сатымар, плачет жена, хочет ребенка родить, а я не знаю, как ей помочь.

– Побей жену да работать заставь! – рявкнул Сатымар. – Дурь выбьешь, а баба пусть плачет оттого, что муж обидел.

Не понравился Тамнару такой ответ. Пошел он на берег океана, позвал: «Малтар! Малтар!» И подплыл к пляжу Большой Кит.

– Беда у меня, Малтар, плачет жена, хочет ребенка родить, а я не знаю, как ей помочь.

– Пожалей жену да приласкай от души, – фыркнул Кит. – Подарков ей привези, рыбы налови свежей, ракушек морских. Порадуется мужней заботе и плакать перестанет.

Не понравился Тамнару такой ответ. Пошел он в горы, залез на скалу, позвал: «Кэре, Кэре!» Захлопали могучие крылья, спустился с небес Ворон.

– Беда у меня, Кэре, плачет жена, хочет ребенка родить, а я не знаю, как ей помочь.

– Ай, беда! – сочувственно каркнул Ворон. – Когда жена плачет, весь мир слезами исходит. Что за мужчина, если не может утешить ее?

– Потому и пришел к тебе за советом, мудрый Кэре. Где мне ребенка взять?

Прищурился хитро Кэре:

– Ступай к Синему озеру, где поставил свой чум великий Сэвеки. Спрячься, дождись, пока Великий Дух покурит трубку да уйдет в тайгу на охоту. Обойди чум да погляди – растут в зеленом мху грибы невиданные. Ты красных не бери, и белых не бери, и бурых не трогай! Отыщи тыгдэду – гриб-дождевик, круглый, как олений катышек, понюхай его, да смотри не чихни. И беги поскорее домой к жене – будет у вас ребеночек.

Поскреб в затылке Тамнар и решил попытать счастья. Быстрей оленя помчался он к Синему озеру, дождался, пока Великий Дух в тайгу уковыляет, птичьим скоком метнулся к грибной поляне, сунул нос к шарику гриба тыгдэду – и стрелой домой понесся.

Целый день не смолкал шум в чуме веселого танцора и его жены, целую ночь сородичи головами качали: что удумали, словно молодожены. Наутро вышла за водой Онердон – а у нее живот поперек себя шире. Сутки прочь, вторые прочь, на третью ночь начала кричать женщина. Пока соседки сбежались – уже и младенец появился на свет. Назвали мальчика Энэси – богатырь. От звонкого детского плача у всех женщин молоко в груди прибыло. Кормили дитя по очереди, оттого и вырос сильней всех людей, за три дня славным воином стал. Если рождается вдруг в семье рослый и крепкий мальчишка, все знают – в предках у него первый силач на земле.

Поглядел Тамнар на могучего сына – и снова к Синему озеру сбегал. День не смолкал шум в чуме, ночь не спала жена, наутро вышла – а у нее живот на нос лезет. Сутки прочь, вторые прочь, и появилась на свет девочка Бегандар – луноподобная. Ахнули женщины – не видели они еще такой красоты. Стали кормить дитя по очереди, и выросла Бегандар сияющей, словно все звезды разом. Если вдруг в семье появляется девочка красоты ненаглядной, все знают – праматерь у нее первая красавица на земле.

Все хорошо, одно плохо – стали мужья замечать, что не смотрят на них жены, а на Тамнара заглядываются, глаз с него не сводят. Каждой охота с пузом ходить, ребенка на руках нянчить. Как бы до беды не дошло. И решил Илкэсимо, подобный оленю-быку муж красавицы Утакан: надо, чтобы у всех дети были. Порасспрашивал он Тамнара, пообещал не выдавать тайны и отправился за грибом тыгдэду. Добрался до Синего озера, подождал, пока великий Сэвеки уйдет на охоту, – и айда к грибной полянке. Натоптал, наломал, натаскал грязи, вырвал с корешком гриб тыгдэду – и помчался домой, словно олень на свадьбу.

Прибежал в стойбище, созвал соседей, показал гриб тыгдэду, хлопнул по нему могучей лапищей – и как расчихается! Апчхи да апчхи! Вдохнули мужья воздух – апчхи! И разбежались по своим чумам. До рассвета никто не спал, а поутру огласилось стойбище криками да плачем. В каждом чуме родились дети, где двое, а где и трое. Матерям заботы привалило: поди всех накорми да обиходь. Отцы днями на охоте прячутся подальше от писка да грязного мха. Только отлучили малышей от груди – снова животы округлились у женщин. Едва вторые детишки на ножки встали – третьи поспели. Женщины с ног сбиваются, плачут, помощи просят. Мужья ворчат: оленей с нерпами-то уже на всех не хватает. Случается, детишки косточки обглодают да разгрызут – и все, не родится новый зверь.

Решили люди помолиться Сэвеки, позвать на помощь хозяина земли. Не успели костер о семи дровах разложить посреди стойбища, не успели молока да масла на угли пролить, как явился Великий Дух по своей воле. Рогами трясет, ногами стучит, крыльями бьет, словно глухарь подстреленный. Злой хуже Агды. Сел Сэвеки прямиком на костер и давай браниться:

– Ах вы, такие-сякие, глиняные-земляные! Зачем гриб сорвали, зачем ко мне ходили, зачем детей наплодили?

Вышел вперед Тамнар:

– Я виноват, великий дух! Поспешил к ворону Кэре, он подсказал, как детей добыть…

– Кто же ворона слушает? Ждал я, пока обвыкнутся люди, научатся в мире жить, по земле ногами ходить, на небо смотреть без страха, лишнего не брать и чужого не отымать. А вы взяли и размножились, как лосиные блохи! Ужо смешаю вас назад в глину и новых людей вылеплю, лучше прежних.

Протянул руку Сэвеки, хотел Тамнара схватить, в глиняный комок смять. Да ухватил духа за подол кухлянки богатырь Энеси, назад на дрова пихнул:

– Не позволю отца с матерью обижать!

Встала со своего места ясноокая Бегандар, заговорила поперек взрослых:

– Скажи, мудрый Сэвеки, ты ли нас создал такими, как есть?

– Я, красавица, – буркнул Сэвеки.

– Ты ли вложил в грудь мужчины любовь к женщине, а в сердце женщины – тягу к материнству?

– Я, красавица!

– Так за что же ты на нас гневаешься? Не злишься же ты на огонь, что он жжет, не яришься же на воду, что она течет под ноги. Нет на свете той силы, что остановит женщину, желающую стать матерью. Прости нас, великий Сэвеки, умерь свою ярость.

Поглядел хозяин земли на юную девушку, легконогую, как отец, и сияющую, как снега на морозе, поманил ее к себе, шепнул на ухо. Разрумянилась Бегандар:

– Да, великий дух, я согласна стать твоей женой и в небесной лодке плавать согласна, чтобы мир освещать, если править ей будет мой могучий брат Энеси.

– Быть по сему! – топнул ногой Сэвеки. – Ради моей невесты не стану я губить вас. Но прокляну: кто расстанется нынче, не будет вместе вовеки. И в верхнем мире вам больше не жить!

Стукнул по снегу посохом сердитый Сэвеки, открылась яма в земле. И попадали туда все люди, все их дети, олешки, собаки, чумы и шкуры. Кто успел взяться за руки – и в среднем мире остались семьями. А кого разнесло ветром – никогда больше не встретились. И Тамнара с Онердон раскидало в разные стороны.

С тех пор и ищут потерянные мужья и жены друг друга по свету. Случается, и находят, узнают, вспоминают сердцем, что когда-то бродили вместе по полям далекой страны. Но не быть им вместе, не жить нежностью, не ложиться в молодой снег голова к голове. Лишь разлуки и слезы, разъятые руки и потухшие очаги написаны на роду. Нет им на земле счастья.

Только здесь, в беспечальной стране Ярви, в роще между мирами, можно нам повидаться, поделиться теплом, посмотреть вместе на огромные звезды, уснуть на теплом ковре из зеленого мха. Только здесь мы танцуем в тумане под пересвист дроздов и веселых пеночек, только здесь видим друг друга такими, какими нас создал великий дух. Ведь если двое слеплены из одного куска глины – даже грозный Сэвеки не может разделить их.

День да ночь нам даны, любовь моя. А как покажется над землей первый луч солнца, ты родишься у одной матери, я рожусь у другой. Забудем, кем были, как звались, как сплетала и бросала нас жизнь. И, словно слепые щенки, снова станем искать друг друга…

– Нет, не может такого быть! – возмутился шаман. – Всякое проклятие снять можно! Отыщу я великого духа Сэвеки, паду ему в ноги, обману его, напугаю, выкуплю наше счастье красной ценой. Ты душа моя, Мэнгунари, твоими глазами смотрю на небо, твоими ногами хожу по земле, твое сердце бьется в моей груди. Как я это забуду?

Улыбнулась Златовласка и ничего не сказала возлюбленному. День к закату, времени до утра. Отражаться в синих озерах, сыпать горстями белый песок, есть голубику с ладоней и смеяться испачканным темным губам. Прятаться за огромными соснами, кидаться шишками, словно дети, бороться и падать спиной на мох. Слушать, как сторожко пролетает сова по лесу – уюй! уюй! Как вторят ей дальние волки угрюмым хором. Спина к спине сидеть подле костра, следить, как тают в темноте беспокойные искры. Чувствовать себя целым – одной душой, одной плотью. Видеть, как светлеет полоска неба и роса, словно слезы, опускается на траву…

На секунду дрогнули ресницы шамана, закрылись глаза. Тьма подхватила его и повлекла черным водоворотом прочь от тела, прочь от земли. Горячо сделалось, тесно, душно и страшно. Где моя Мэнгунари, где беспечальная страна Ярви? Никогда не забуду тебя, никогда не оставлю, жена-а-а!..

– Ишь как заливается, – улыбнулась старая повитуха. – Богатыря родила, мать, на, порадуйся!

Усталая мать приложила к груди младенца:

– Ай, хороший у меня сын. Смотрит – словно все понимает, словно помнит просторы Верхнего мира. Мудрецом себя явит, шаманом или великим вождем!

– Мама, мама! – закричала старшая дочка. – Пусть он храбрым воином будет, принесет мне золотых колец из набега.

– Мама, мама! – закричала средняя дочка. – Пусть он силачом будет, воду из реки носит, оленьи кожи мнет.

– Молчите, женщины! – отмахнулся отец. – Кем на роду написано, тем и вырастет, лишь бы человеком стал.

– Хватит спорить, не то молоко у матери пропадет, – проворчала повитуха. – Ступайте прочь, дайте женщине отдохнуть!

Выйдя из теплого чума на яркий морозный воздух, обрадовался мужчина. Небо ясное, снег искрится – добрые знаки. И звезда падучая перечертила небо – еще одна душа пришла в мир! Пусть ей счастье достанется – столько же, сколько моему сыну…

Автор: Ника Батхен

ПредыдущийСледующий