Я люблю наблюдать, как люди уходят с моих представлений. Как постепенно рассеивается толпа, как парочки покупают мороженое на площади, как степенные пожилые мужчины бредут к остановке, тяжело опираясь на трости... Они думают, что я счастлив, потому что я делаю их счастливее. Пусть они берут это счастье, у меня его много, полные карманы. Но они заблуждаются, думая, что у меня есть немного счастья для меня самого.

В моей душе живет только одно настоящее желание. Я хочу к морю - к настоящему морю, а не к какому-нибудь плоскому и безжизненному заливу. Будь у меня такая возможность, я бы немедленно лег прямо в одежде в полосу прибоя, чтобы море укачивало меня ритмичными вдохами и выдохами, чтобы оно ударяло о меня щепочками, кусочками водорослей... Я бы смотрел на небо и чувствовал, как море гладит меня, как оно врастает в меня через царапины и через мозоли... Чтобы через какое-то время я постепенно стал превращаться в часть побережья, в местную корягу, принесенную невесть откуда. Меня станет заносить песком, и мальки не будут бояться унести кусочек ила с моей груди. Мне кажется, только там я начну дышать спокойно. Спокойно...

Но разумеется, я не могу этого сделать. У меня есть жена, которая хочет моего внимания. Я бы сказал, что люблю ее, но я мало в этом уверен. Если я скажу ей, что еду на море, это немедленно станет причиной большого скандала, потому что во-первых, почему я не беру ее с собой? А если даже беру, то почему не в Сочи, не в Абхазию, а на какой-то невесть где позапрятанный пляж, на котором даже позагорать нельзя? Ты меня не любишь!
 

Кроме жены, у меня есть обязательства перед начальством. И если я попрошу у него недельный отпуск, они скажут: что ты! Сейчас же самый сенокос!

И не отпустят меня врастать в море.
 

Я вспоминаю своего друга, который купил дом на берегу, отпустил бороду и живет совершенным отшельником, изредка приезжая в город за продуктами и раз в полгода принимая шумный табор внуков.
 

Я был у него однажды. Он увидел, с каким облегчением я впускаю в себя тишину, и изменил своему обычаю ложиться с закатом. Мы что-то пили – кажется, какую-то настойку – она мягко отдавала вишней… Я хмелел, и почти все время мы молчали. Я помню, как теплым и тусклым светом горела голая лампочка на шнуре, освещая край бороды, рукав… И через сотни лет я смогу восстановить в памяти рукав, и край бороды, и глухое рокотание волн в отдалении. Мы сидели на крыльце до тех пор, пока меня не сморило от усталости – тогда он довел меня, бредущего на ощупь, до постели.

На следующий день я уже трясся обратно на верхней полке плацкарта, слушая склоки и свары семейства, едущего со мной в одном купе.
 

Я знаю, что море зовет меня. Оно сбивает удары моего сердца, глядя на меня с каждого плаката. Оно не торопится, оно знает, что через пару недель я правдами и неправдами выгрызу у начальства отпуск, впервые отвечу жене в очередном скандале, чтобы с чистой совестью хлопнуть дверью, вдохнуть горячий, перепутанный выхлопами воздух и наконец-то зашагать к вокзалу.

© Александр Журавлев

Источник

Предыдущий  Следующий