Мой отец часто говорил, что с высоты земля кажется нарисованной. Особенно это заметно в те мгновения, когда самолет только взлетает, и дороги, дома, ангары уменьшаются, пока не превратятся в рисунок неизвестного гиганта. Поля становятся небрежно закрашенными прямоугольниками, люди упрощаются до безликих точек. Отец называл это одновременно красивым и пугающим зрелищем. Каждый раз, когда мы сидели ночью на кухне, глядя в незашторенное окно, он рассказывал мне о нарисованной земле. Приглушенный голос, отсутствующий взгляд, непонятные мне имена и места... Я слушала это как сказку, красивую историю - не более. И пока я жалась к его боку, отец курил в открытую фоточку, вспоминал полеты и непроходящий страх, что эта нарисованная земля окажется ложью, к которой он уже не вернется.

Мы никогда не путешествовали на самолетах; те несколько раз, что ездили отдыхать, я смотрела на мир в окно плацкарта. Мир был реальным, большим и сдержанно плыл мимо поезда. За месяц до отпуска начинались споры - мама отказывалась, злилась, жаловалась на утомительную дорогу, неудобные полки, тесноту. Она всегда просила купить билеты на самолет, и всегда побеждал отец. Мы тряслись больше суток в многолюдном плацкарте, мама жаловалась, что отец боится летать, а тот лишь молча смотрел в окно.

Он никогда не рассказывал о своем прошлом. Не говорил ни о работе, ни о юности, не говорил, почему рано вышел на пенсию. Все, о чём я слышала, это картинка из окна самолета, и эта история преследовала меня всё детство. Знакомая лишь на словах нарисованная земля прорастала в моей голове, захватывала мысли, и по ночам я пыталась представить, каково это видеть. Я росла, невольно болея небом, и на скучных уроках алгебры рисовала в тетради самолеты.

***
7:19, утро воскресенья. Я стою у выхода на посадку и мну в руках билет. По венам разрядами бегает адреналин, в горле сохнет от волнения. Наконец-то. Я показываю билет и шагаю в рукав-коридор. Один шаг, второй, десятый... Я странно улыбаюсь, касаясь рукой металлической стенки. Наконец-то. В голове почему-то всплывают документальные фильмы, найденные случайно фотографии в родительской спальне, старые письма, пылящие под ладонью. Пассажирский самолет не сравнится с машиной отца, но вид из окна тот же. Я шагаю на борт, приветливо улыбаясь стюардессе.

Занимаю место у окошка. Вспоминаю, как говорила по телефону с отцом за час до посадки. Он сначала шутил и нес чепуху, но потом резко замолчал. Я слушала эту тишину, полную смысла, и не смела вставить ни слова.

- Знаешь, милая, - наконец сказал отец, - иногда я ужасно жалею, что никогда больше не сяду за штурвал. Посмотри в окно за меня.

Капитан объявляет взлёт, и самолет разбегается в небо. Шасси отрывается от полосы разгона, и я, как ребенок, бросаюсь к окну. Соседка косится на меня как на чудачку. Все равно. Я смотрю, и смотрю, и смотрю... Земля уходит вниз, удаляется, и машины, аэропорт, дороги становятся все меньше. Я смотрю во все глаза, представляя, как выглядит это из кабины пилота.

- И правда нарисованная, - шепчу в стекло иллюминатора. И слабо улыбаюсь.

Чашечка Чистой Ночи | Алёна Лайкова

Предыдущий  Следующий