Ветер вернулся из далёких краёв.

Он всякого навидался, разное почувствовал, многое осознал. шелестел травами, прыгал по деревьям, врывался в дома, выбивая рамы - и устал, донельзя устал. Рухнул с размаху в высокое чистое небо, утонул в бескрайней голубизне, закрыл глаза, наслаждаясь тишиной.

И вдруг что-то всколыхнулось в нём, прорезало, словно молния, всё его существо. Он вспомнил, что когда-то уже утопал точно также в чём-то голубом и чистом, тихом, разнообразном и манящем...

Он утопал в её глазах.

А потом глаза закрылись, едва заметная слезинка сбежала по щеке, и захлопнулась дверь балкона, на котором она поджидала его каждый вечер.

И сколько он ни стучал, сколько ни злился, сколько ни просил - не вышла его красавица из заточения, не запустил он тонких рук в мягкую теплоту волос, не коснулся прохладными губами её бледного лба.

Гордый ветер не мог ждать неделю за неделей. Плотная стена штор, встававшая перед глазами, непроходимое оконное стекло, о которое он устал биться - всё это ломало его, и он чувствовал, как теряет силы. Тогда, обозлённый, огорчённый, ожесточённый, обездоленный, покинутый, бросился он прочь, сбивая рекламные щиты, ломая деревья, взметая торнадо листвы, вздымая волны на водоёмах. Пролетел смертоносным вихрем, упал, обессиленный, в траву - далеко-далеко от её окна, от дорог, где оставались её следы, которые он целовал, от скамеек, на которых он обнимал её за плечи, освежая в летнюю жару.

И был он где-то, и жил он как-то, и сам не понимал, зачем. но успокоилось, улеглось, забылось, утихло, и зажил он безмятежнее. Поднимал на дорогах облака пыли, с молниями хороводы водил, птиц ловил руками, и был беспечен, хоть и бесмысленнен, пока в небо не упал. В чистое весеннее небо. Такое же, как её глаза.

И тогда ветер вернулся.

Все свои грома собрал и молнии, все тучи чёрные созвал. Ливнем весенним все листья молодые омыл, проложил себе дорогу. С сердцем трепещущим, глаза зажмурив, прилетел на знакомый балкон.

Открыл глаза - тонкие руки протянуты, капли дождевые в пригоршни набирают. Глаза голубые горят и светятся, тонкая фигурка так и тянется вверх — побежать по воздуху, закружиться в танце с молниями, с громом вместе звонко хохотать.

Шепнул её имя забытым своим голосом - тише всякой тишины. Только она эту тишину слышала, только она — и больше никто. Обернётся ли на зов беззвучный, вспомнит ли, ждала ли?

Обернётся. Замрёт, задрожит вся внутри, застынет без слов, руки белые вдоль тела упадут, капли дождевые с изящных пальцев скатятся. Среди шума бури услышит ветер, как грохнутся об пол эти капли. Посмотрит ей в глаза - и утонет заново, и не в силах будет ни слово сказать, ни шаг сделать.

И пройдёт так, наверно, вечность, пока раскат грома не толкнёт её в его объятия, пока не разрушится стена, зазвенев тысячами осколков, пока не прижмёт он её к себе так крепко, словно никогда не отпустит больше.

И будут струиться волосы и слёзы, и вместо слов будет каждое неуловимое движение, и будет их только двое, и всё замрёт вокруг, пока они не очнутся. Пока нежностью не осыпят друг друга, пока не прошепчут десятки раз "прости", пока не поверят, что не сон это, что можно отпустить и не боятся, что видение рассыпется, и просто стоять рядом и смотреть, смотреть, смотреть и не мочь наглядеться.

И будет он гладить её по голове, а она уткнётся ему в шею и будет тихо-тихо дышать, наполняясь его запахом - свободы, черёмухи, неба и спокойствия, её личного, тихого, безбрежного счастья.

Ветер знает, где искать тебя, девочка.

Открывай свои двери, выходи под первую грозу, улыбайся до слёз, плачь, смейся, чувствуй.
Танцуй, девочка, жди, дожидай последние секунды и ликуй:

Ветер твой вернулся из далёких краёв.

т и х и й о к е а н | Екатерина Рин
 

ПредыдущийСледующий